pirogov27.ru

Поступок, о котором и сегодня стыдно

05 июля 2024
- Щукин Евгений

Поступок, за который мне и сейчас совестно, - я съел хлеб, который мне доверили отнести другим.

А совершил я его, когда мне было лет 6 с половиной. Как это получилось, я расскажу далее.

Те, кто ранее читал  мои  воспоминания,  помнят,  что в первые недели ВОВ, в конце августа 1941 года, наша  учительская семья перевелась из районного города Краснокамска в школу деревни Черная.

Эта деревенька имела хорошее расположение: от Краснокамска всего 6  километров через болотистую тайгу,  а  от Перми,  -  в 50 километрах, по железнодорожной трассе  в сторону Москвы, проходящей по окраине деревни Черная , с остановкой  там  местных поездов на площадке «Увалы».

Наша семья: папа, мама, брат Юра, 13 лет, (папин сын от первого брака) и я, 6-ти лет, поселились на первом этаже в частном сельском доме из 2-х этажей.
Папа и мама сразу начали работать в школе учителями,  Юра стал ходить в 7-й класс, а я оставался дома и стал привыкать к деревенской жизни.

После городских мощеных или асфальтированных улиц Краснокамска, мне пришлось привыкать носить  резиновые сапожки, так как улицы деревни после дождя становились  болотом, и люди пробирались по доскам проложенным вдоль домов.
Случай, за который мне и сейчас стыдно, произошел на следующее  лето.

Но за эти зимние, военные полгода, прошедшие  с момента переезда в  деревню,  в нашей семье произошли трагические события:  война забрала у нас отца!

Он вообще-то был по здоровью негоден к службе. Еще в 1919 году его призывали в армию адмирала Колчака,  и врачи комиссовали его из-за слабых легких.

И сейчас, в  декабре 1941 года, папе пришлось дважды ходить на призывной пункт в Краснокамск,  и его отпускали домой, - врачи снова признавали  его негодным!

Однако, на 3-й раз,  когда его опять вызвали по повестке, он уже не вернулся, - был призван!

Я сейчас представляю, сколько  слез и  нервов  стоили  эти проводы маме и Юре (я то в 6 лет мало что понимал). 
Каково было им, дважды навсегда прощаться с отцом, а на третий раз, -  ждать, что опять не возьмут, но уже не дождаться?!

Без отца нам стало совсем худо.  Маминой зарплаты не хватало,  все нужно было покупать у селян,  да и доступна была, в основном, лишь картошка и другие овощи.

Хлеб мы выкупали по карточкам  в сельпо:  мне, до 8 летнего возраста, полагалось 300 граммов, Юре,  до 16 лет,  полагалось  - 400, а маме 600 граммов.  В сумме мы имели 1 килограмм  300 граммов черного, ржаного  хлеба.

О мясе и жирах мы уже и не вспоминали, за стакан подсолнечного масла приходилось отдавать менялам юбку или пиджак, а сладким, к морковному чаю, помню, считались «паренки» из кормовой свеклы.

Совсем худо нам стало, когда  в марте привезли домой папу. В холодных вагонах-телятниках он так и не доехал до фронта.

Правы были врачи, что у отца были слабые легкие, - от простуды у него открылся туберкулез.  Сняли его с  эшелона в Перми, поместили в госпиталь,  но лечить не стали, а отдали на руки родственникам.

Папин старший брат, дядя Коля, с великим трудом смог из госпиталя привезти папу к нам  домой  в  деревню Черную,  чуть ли не на крыше вагона, на  поезде, переполненном мешочниками.

Помню, как (и  в  без того маленькой комнате), отгородили заборкой папину кровать и запретили мне туда ходить.

Открытую форму туберкулеза тогда лечить было нечем, необходимо было высококалорийное питание, жить на берегу теплого моря, а у нас  в изобилии был лишь настой из пихтовой хвои.

Вот тогда пошли в ход  все  наши  хорошие вещи, которые можно было обменять на продукты.

Кое-чем смогли нам помочь педагоги из детского лагеря Литфонда эвакуированного в нашу деревню из   блокадного Ленинграда.

Мама работал и в школе и в  лагере, и подружилась с многими  из них. Кстати, на 2-м этаже нашего дома проживала семья поэта Всеволода Рождественского с его мамой, супругой и дочкой Наташей, моей ровесницей, куда меня часто приглашали играть.

В первых числах мая папе стало лучше, и он меня даже сводил на опушку ближайшего леса. Я помню, как я крепко держался за его указательный палец левой руки, когда мы спускались с горки. Однако, вскоре папа снова слег, а 19 мая 1942 года, его не стало.

На похороны приехал его старший брат Николай, оказали помощь и участие в похоронах папы, учителя школы и эвакуированные ленинградцы.

Теперь на кладбище деревни Черная  вместо  скромного столбика  со звездочкой стоит общепринятое надгробье  с надписью: «Щукин  Антонин Сильвестрович,   Учитель - Солдат ВОВ, и даты: 1898 – 1942 гг.».

Папе было всего 44 года,  а мама стала солдатской вдовой в ее 28 лет.
А скоро на нее обрушилась еще одна  напасть, - как не старались взрослые уберечь меня от палочки Коха,  а она, все-таки зацепила и меня.

Рентген показал затемнения в верхушках моих легких! Мама не знала что делать!
Еще и Юру нужно было куда-то направить учиться дальше, он закончил нашу семилетку.

Эту проблему решил дядя Коля, он договорился с родной матерью Юрия, которая много лет назад оставила четырехлетнего сына на воспитание отца.

Она согласилась пригласить Юрия в Свердловск, где ее муж был директором механического техникума. Юра уехал, а мы с мамой остались один на один с нашими проблемами.

Овощи и картошку мама все же посадила, на выделенном ей от школы огороде, но их  еще нужно было ждать, а хлеба, с отъездом Юры, стало приходиться на день всего 900 граммов.

Из этого количества хлеба мама умудрялась экономить, чтобы я мог ежедневно выпивать кружечку парного коровьего молока, которую за хлеб приносила старушка из соседнего дома. Мы жили, как говорится, впроголодь.

Как-то случилось, что старушка-молочница заболела, и мама, отрезав от только что принесенной  из сельпо  буханки, свежего, еще теплого, ржаного  хлеба, почти половину, поручила отнести ее заболевшей бабушке.

До дома бабки было меньше 100 метров, а я шел, замедляя шаг, теплый хлеб так пах, что кружилась голова, а мои пальцы, сами по себе, отщипывали кусочки хлебной  мякоти и отправляли в мой рот.

Только у дома бабушки я понял, что я натворил! Я тихо, как лунатик, зашел к ней в дом, быстро положил на стол мой хлеб дыркой вниз  и  поспешил уйти.

Мне было  всего 6 с половиной лет, но я понял, что я сделал то, что делать было никак нельзя.

Я спрятался во дворе нашего дома, видел, как сгорбленная старушка принесла маме мой хлеб и ушла. Видел, как мама, вскоре, пошла на улицу меня искать, а я тихонечко ревел горькими слезами от стыда и жалости к самому себе, и не знал, как я теперь посмотрю в глаза маме.

Мама все же нашла меня, уже заснувшего, за поленницей дров. Привела домой, обняла и всплакнула вместе со мной.

Мне идет 88-год. Мамы давно уже нет, но не было у меня в жизни слаще тех слез, - мама поняла меня и простила!

Автор: Евгений Щукин.